Aidan Bloodsworth
Эйден Бладсворт
|
возраст и дата рождения: | занятость: | страна проживания: |
Эйден появился на свет сырым октябрьским утром после непростых родов и мог бы довольно скоро отчалить обратно в мир иной, если бы не Дедушка.
Дедушка (в миру — доктор Натаниэль Бладсворт) был приглашен специально по случаю грядущих родов и в кой-то веки действительно приехал. Он вытряхнул из саквояжа ворох изуверского вида приборов, зачем-то приказал не выносить окровавленную воду и закрыл дверь. История умалчивает, что же произошло за закрытыми дверями, но к первым лучам солнца из-за них раздался полный отчаяния и обиды детский крик.
Эйден как-то уже настроился.
Хоть в тот день он не превратился в минималистичную пометку на семейном обелиске Бладсвортов: “...и остальные их маленькие ангелы”, лучше с тех пор не стало. Мироздание вновь попыталось отправить Эйдена к праотцам во время очередной вспышки холеры, но тут он уже справился самостоятельно, без Дедушки.
Однако Дедушка вновь появился в его жизни, когда Эйден уже умел самостоятельно передвигаться, есть, разговаривать и испражняться в предназначенных для того местах, а потому стал удобен в обращении. Вместе с нянькой его выписали из отчего дома, о котором Эйден запомнил только то, что там были скрипучие половицы и громогласная сестренка Клэр в смешном платье, и отправили на воспитание к Дедушке в Лондон. Долгое время он не понимал, в чем же причина такого особого внимания доктора Бладсворта к его скромной персоне. Сам доктор Бладсворт объяснял это тем, что еще в первый день отметил, какие умные у Эйдена глаза, и осознал, что обязан сделать его своим учеником. Гадюка Ида — деймон Эйдена — годы спустя, впрочем, пришла к мнению, что чета Бладсвортов так и не смогла привыкнуть к наличию у них третьего сына, а потому отдала его без угрызений совести. Тем более, что дела семьи к тому моменту оказались весьма неблагополучны — отец семейства имел склонность ставить не на тех лошадей. А Дедушке же просто требовался некто, кого можно пустить в расход, если какий-нибудь магический ритуал пойдет наперекосяк. В конце концов, у него было еще много запасных внуков.
И вот так совместных сил мироздания, холеры и Дедушки по-прежнему не хватало, чтобы наконец заставить Эйдена покинуть бренный мир. Он достиг подросткового возраста, пережил ритуал сепарации и даже успел чему-то научиться. Отдать Дедушке должное, между воспитательными экспериментами над внуком он всерьез подходил к его обучению. В их дом приходили приглашенные учителя, которые заставляли его грызть гранит математики, естествознания, литературы, языков и прочих наук.
Видно, заключив, что из внука все же выйдет толк, Дедушка все больше вовлекал его в свои магические изыскания, позволяя совместно работать над артефактами и даже приглашая вместе выполнять контракты для Гильдии.
“Мы ведем род от гаруспиков, Эйден. Это наше тайное знание”, — говаривал он. — “Живые тела притягивают пыль, но в мертвых остается ее след. Эти следы мы с тобой и ищем”. У Дедушки были и другие странные идеи. Например, он считал, что кровь является идеальным проводником пыли, а потому не стеснялся пускать ее себе (а порой — и Эйдену) во время ритуалов.
Как только внук начал превращаться из юноши в молодого мужчину, Дедушка заключил, что пора дать ему формальное образование, и отправил изучать патанатомию под началом профессора Вирхова в университете Фридриха Вильгельма. Для самого же Эйдена Пруссия стала глотком свежего воздуха. Угрюмый и нелюдимый он неожиданно расцвел, обзавелся друзьями и даже состоявшимися и не очень любовями. И конечно, почерпнул знаний между делом.
Однако берлинские годы, как и все хорошее, имели обыкновение кончаться. Известие о смерти Дедушки настигло его накануне выпуска. Эйден свернул свои дела настолько быстро, насколько смог, и отправился домой, чтобы, конечно же, сильно опоздать на похороны, но зато очутиться в самом разгаре дележа наследства.
Дедушка завещал все свое имущество внуку. Роберт Бладсворт, родной отец Эйдена, на правах старшего сына был с этим не согласен. Тот старательно доказывал в суде, что доктор Бладсворт тронулся умом от одиночества на старости лет, и Эйден начал всерьез опасаться, что завещание признают недействительным, и он останется без пенни в кармане и крыши над головой.
В итоге ему удалось откупиться от отца двумя третями дедовских денег, но оставить себе апартаменты с магической лабораторией. Впрочем, мытарства Эйдена на этом не закончились.
Ему удалось получить квалификацию Королевского колледжа хирургов, а вот найти работу — уже нет. Во всех больницах Лондона ему дали от ворот поворот: где-то места уже были заняты такими же учеными молодыми людьми с горящими глазами; кто-то просил слишком большую взятку (ах, “залог”, простите); а кто-то не понимал диких прусских идей (“вы даже руки еще не испачкали, зачем вы их моете?”). И вот пока Эйден выбирал, уволить ему горничную или кухарку, и начинал думать крамольные мысли о том, что, возможно, бедность — не порок, а превратность судьбы, удача все же повернулась к нему лицом, а не другими малосимпатичными частями тела.
Ему удалось найти общий язык с местным коронером: тот обещал звать Эйдена к каждому обнаруженному трупу, а взамен рассчитывал на самую дешевую ставку за свои услуги среди окрестных врачей.
Вот так Эйден и осознал, что в любой день предпочтет мертвых людей живым, и все стало на свои места. Жонглируя разбором трупов на запчасти, дачей показаний в суде и попытками занять дедушкино место в гильдии магов, он и проводит свои дни, временами мечтая открыть собственное патологоанатомическое бюро.
Меланхолик и нигилист, который вечно ожидает от жизни какого-либо подвоха. Часто погружен в себя; окружающие люди волнуют его в меньшей степени, хотя мимо человека в беде никогда не пройдет. Обидчив и ядовит. С теми, кто его утомляет, может проявить неучтивость — вплоть до открытых оскорблений, о которых, впрочем, будет сожалеть.
При этом ответственен и пунктуален, никогда не забывает карманные часы. Хорошо образован и начитан; является большим поклонником немецкой литературы, в том числе Ницше. Выписывает “Ланцет” и старается следить за новостями медицины.
Несмотря на склонность к хандре, саморазрушению и свои невысокие ожидания от жизни в целом, еще не успел до конца растерять юношескую мечтательность. При разговоре по душам может показаться даже поэтичным.
На его левом предплечье хорошо видна хаотичная сеть рубцов, оставшихся от ритуального ножа — последствия собственных и дедушкиных магических экспериментов. Помимо этого в глаза бросается рост - целых 6 футов при общей худобе. Во всем остальном — типичный лондонец из приличной семьи. Зеленоглаз, темноволос и бледен.
Вскрывая трупы, пытается найти в них те самые отпечатки пыли, о которых ему говорил Дедушка. Иногда находит — по крайней мере, так ему кажется.
Гадюка-меланист Ида — ленивое и прилипчивое существо, которое больше склонно проводить день за советами разной степени вредности и нужности вместо того, чтобы наконец начать ловить мышей. Несмотря на то, что после ритуала сепарации она может позволить себе уползти за пару районов от Эйдена, Ида редко это делает, предпочитая нежиться на солнышке или (за неимением солнышка) у печи в его апартаментах.
Большая (в том числе, буквально) ехидная спорщица, любящая оставлять за собой последнее слово. Последнее слово при этом часто повторяет самые мрачные мысли Эйдена. В наиболее черные дни изумленная прислуга может увидеть своего нанимателя до хрипоты кричащим на собственного деймона. К счастью для всех, такое зрелище представляется редко.
В свободное от раздачи советов время Ида болтается у Эйдена на шее, словно живой воротник, с любопытством взирая на мир и время от время пробуя его на вкус — она любит, когда ее выводят в свет. В такие моменты она представляется нежнейшим существом.
Ядом на все вокруг она успеет накапать позже.
Был отравлен социал-демократическими идеями в Пруссии, но не настолько, чтобы начать их транслировать. Женщин считает существами из другой вселенной и относится к ним соответствующе — он не уверен, что они пришли с миром.
Автоматонов воспринимает чем-то вроде оживших трупов и, несмотря на то, что он способен восхититься сложностью их конструкции, предпочел бы, чтобы человечество обходилось без них.
Относится к Магистериуму сугубо отрицательно. Как еще можно относится к организации, считающей само твое существование греховным?
Связь: ЛС дублируются на активную почту. В случае особой необходимости готов предоставить телеграм.
Запись от 06.04.2016:
“Первым, на что Мэри обратила внимание, были его руки, аккуратные, как у пианиста. Это было и последним, что ей удалось заметить, прежде чем крышка гроба захлопнулась над ней. Она осталась в темноте, без возможности крикнуть или даже полностью распахнуть глаза.
Мэри не помнила, что произошло после того, как она съела кусок бабушкиного пирога на семейном празднике. Очнулась она уже здесь, в этой деревянной коробке, где тонкие декоративные подушки не спасали ее от впивающихся в кожу гвоздей. Она с трудом дышала, словно ночная ведьма села ей на грудь, а пошевелить конечностями и вовсе не могла.
Мэри выжила после отравления, но это не имело значения. Долго ее жизнь бы не продолжилась — катафалк был уже в пути. Ей хотелось заплакать от отчаяния, но это у нее тоже не получалось.
Тогда она сосредоточилась на том, чтобы открыть глаз. Насколько вообще может быть сложно поднять веко? Вот, оно уже чуть-чуть приоткрыто. Надо только немного… поднапрячься…Ресницы Мэри затрепетали, и внутренне она уже торжествовала. Но тут катафалк почему-то остановился. Послышались шаги, стук, и крышка гроба открылась вновь.
— Проснись и пой, дорогая! Мы приехали! — раздался мелодичный голос мужчины; у него был столичный акцент. — Теперь ты в безопасности!
“Ах ты зараза”, — подумала Мэри. — “Я же почти открыла этот глаз”.
Отредактировано Aidan Bloodsworth (2020-08-04 19:43:03)