Archibald Bertram Cartman
Арчибальд Бертрам Картман
|
Все, что мы можем делать, — это пытаться, надеясь, что наши действия, будучи семенами, однажды превратятся в прекрасные цветы лучшего мира. |
возраст и дата рождения: | занятость: | страна проживания: |
Кому-то везет родиться с серебряной ложкой во рту. У Арчибальда же этих серебряных ложек был целый набор, даром что природа сжалилась над ним и не забила при рождении все доступные места этим прекрасным столовым прибором.
С раннего детства его окружала слегка давящая родительская опека — такое имело место почти всегда, когда ребенок желанный и поздний. Родители, из приличия стараясь себя ограничивать в нежных порывах, все равно создавали странную обстановку в доме, заставляя мальчика раскачиваться на качелях от «как мне хорошо живется» до «почему мне кажется, что меня душат, даже если к шее никто не прикасается?!».
Он четко понимал, что его положение в обществе значительно отличалось от положения доброй половины сверстников и даже не сверстников. Ему никто прямо не объяснял, какой это груз ответственности, и что с ним важно уметь работать — родителям не хотелось ограничивать сына и загружать лишним, ведь кто, если не он, должен получать от этой прекрасной жизни все? Будь то игрушка, какой ни у кого нет, или круиз по Нилу на школьных каникулах. В светлом юном сознании всегда было понимание одной категорически важной вещи: он не может и не должен кичиться своим положением. Более того, он обязан помогать другим, кому повезло немного меньше.
Но, невзирая на гиперопеку, которой любой другой воспротивился бы, Арчи обожал и почитал родителей... Слушался, пожалуй, не так охотно, как стоило бы такому «идеальному» ребенку. Не считая родителей, в его семье был еще один человек, по важности не уступающей ни отцу, ни матери — брат Адриан. Фактически он был кузеном, сыном почившего брата матери, но это крохотное обстоятельство ни разу не умаляло большой любви Арчи к нему. Даже разница в возрасте, такая значительная в юном возрасте, казалась ничем. Их отношения складывались добрыми, хорошими, и в Адриане, свободной и действительно большой Личности, Арчибальд видел пример для себя.
Питая любовь к живому миру, да и вообще к миру, он отучился в Кембриджском университете, где изучал естественные науки, а когда получил заветный диплом, отправился в кругосветное путешествие. Он рос на рассказах путешественников, поэтому мечтал отправиться в полноценную увлекательную экспедицию — со всеми веселыми опасности и исследованиями. Родители, разумеется, не могли согласиться на такую, как сказала мать в порыве чувств, глупую и опасную авантюру. Компромиссом стало «безопасное», по их мнению, кругосветное путешествие.
Это путешествие, занявшее почти пятнадцать месяцев, ощутимо повлияло на его мировоззрение. Он побывал на всех континентах, посетил сотни островов. Он гулял по улицам Бомбея, в котором эффектно боролись две культуры: английская и индийская; пешком прошел не один километр, исследуя некогда великий Вавилон, а вернее — оставшиеся после него руины. В Австралии он влюбился в местных животных и даже чуть не подумал, что было бы прекрасно завести в качестве деймона кенгуру. О реакции его собственного деймона даже говорить не приходилось!
О том, как во время путешествия по Африке случайно попал на «не туристический путь» вместе с группой туристов (таких же «голов» с приставкой «сорви», как и он), Арчи даже не думал рассказывать своей семье. И уж тем более он не рассказывал — даже брату — о том, как в него тогда попала одна из стрел, пущенная кем-то из туземцев. Опыт не из приятных, и тогда ему пришлось пролежать в местном лазарете почти две недели.
Тогда он получил один из главных уроков в своей жизни: деньги способны решить далеко не все проблемы. Так, если ты лежишь с лихорадкой в душном домике посреди Африки, помогут не эти ценные бумажки, а простое везение.
Словом, в мире он насмотрелся всякого. Этого оказалось достаточно, чтобы Картман с ужасом понял: их планета совсем не так прекрасна и дружелюбна, как он считал в течение первых двух десятилетий своей жизни. Нет, мир был великолепен — Арчибальд любил жизнь, любил людей (иногда даже сочувствовал откровенным подлецам), — но после первого путешествия четко понял, что существует невероятное количество страдающих людей и еще больше — жуткой несправедливости. Всего этого было достаточно и в родных краях! А он не замечал, но к двадцати пяти начал прозревать окончательно. И это прозрение пугало его, будоражило, будто он и правда был до того момента слепым, впервые увидевшим мир.
Словно одной беды мало — почти сразу после прибытия Арчи домой скончался отец. Их отношения никогда не были близкими и абсолютно доверительными: пускай отец и был любящим и заботливым, но все же Арчи казалось, что в этом потоке любви терялось что-то архиважное. Будто его накрывали крепкими объятиями и не давали взглянуть на что-то. Быть может, они хотели скрыть от него настоящий мир? Он не знал ответа и понимал, что в мире есть множество загадок, которые ему не разгадать. И все же не до того, не до поиска ответов, было — смерть отца больно ударила по его привычно беззаботному укладу жизни.
Родители никогда и ни к чему не принуждали, а когда отец ушел в мир иной, уровень ожиданий и так опустился до критической отметки — нулевой. Матери было просто достаточно, чтобы Арчибальд жил. Как роза, спрятанная за стеклом: не увядает и хорошо. Любовь, казалось, порой настолько ее слепила, что она вовсе разучилась действительно слушать сына. Когда он рассказывал ей о своих успехах в науке, об открытиях, путешествиях (а они превратились в короткие экспедиции с течением времени), о путевых заметках (матери доставались только некоторые страницы его работ, которые не включали в себя информацию о настоящих опасностях вроде небольшого обморожения), она восторгалась. Но восторгалась этими успехами так же, как если бы он просто похвалил ее ужин.
С момента возвращения он пытался найти свое настоящее место в обществе. Несмотря на занятия наукой (каким-то образом он действительно умудрялся преуспевать) и повышенный интерес к вопросам пыли, жизни и человеческих организмов, Картман пытался преуспевать на разных поприщах: пробовал попасть в королевскую гвардию — безуспешно; пытался покорить небо на аэростате и даже научился им управлять — безуспешно. Он всем сердцем не любил одиночество — именно поэтому последняя задумка провалилась всего лишь спустя пару часов после начала ее практической реализации. Он знал, что сойдёт с ума, если пройдёт через это приключение один.
Многие дела давались ему удивительно легко, хотя он не был способен отдаваться им полностью, и именно поэтому, спотыкаясь о первые неудачи или сомнения, бросал одно и начинал искать другое. В свое оправдание говорил просто: «я не нашёл свое, понимаете?».
Ему хотелось успеть все, ведь жизнь предательски ограничивалась рамками рождения и смерти! С его богатствами можно было изменить мир к лучшему, только где найти это «лучшее»? Что есть это «лучше»? Он вкладывал деньги в одно, потом в другое. Занимался благотворительностью, помогая перспективным детям с обучением, перспективным умам — с развитием. Больным, здоровым — кому угодно! Он не делал из своей помощи фарс, а многие в итоге даже и не знали, кто им помог. А он помогал и слегка завидовал тем, кто действительно знал, чего хочет от жизни, кто нашёл свое место. Немудрено, что с годами, учитывая постоянные неудачи, постоянно появляющиеся новые цели и небольшие личные трагедии, он начал пить. Пил культурно, не доводя себя до не очень гордого статуса «алкаш», но порой просыпался с диким похмелье и в целом выглядел как-то не так свежо, как раньше. Его пугало, что жизнь так стремительна, а он в ней до сих пор никто и ничто — просто наследник огромнейшего состояния. Ему до ужаса хотелось сделать что-то важное, а «важное» будто совсем не хотело, чтобы Арчибальд Карман с ним что-то делал.
Пик отчаяния перед лицом Жизни случился в двадцать восемь лет, когда он, прибыв из очередного путешествия, узнал о смерти матери. Мир остановился. Что-то умерло в его собственной душе — ушла часть, которую он даже не боялся потерять раньше, ведь мама, такая странная и ужасно любящая его, должна была жить вечно.
Тогда из всех действительно важных родных людей в его жизни остался только один-единственный — брат Адриан. Арчибальд навсегда запомнил момент, когда умолял вернуться брата домой. Во время того разговора он вытаращил глаза так, что самому стало больно, а во время нервной речи разбрызгивал слюни направо и налево. Эта была первая настоящая паническая атака в его жизни. К сожалению, не последняя. К счастью, первая хотя бы из немногих.
Он испытывал нужду в брате, ведь каждый день был на весь золота. Каждая секунда.
Он винил себя, считал, что подвел свою семью своими действительно авантюрными приключениями. Он почти не успел побыть с отцом перед его смертью. Его не было рядом, когда умирала мать — осознание этого терзало его практически ежедневно на протяжении следующего после ее смерти года. Каждый день и каждую секунду. Он разом перечеркнул все планы на будущие поездки, считая, что они послужили причиной многих несчастий. И неважно, что в период между смертью отца и матери он успел побывать в трех полноценных путешествиях.
Смерть матери он воспринял плохо, но как и почти всегда складывалось в жизни Картмана, об этом знали единицы: верный друг-автоматон по имени Нортон и верная соратница Татьяна. Он пил, но на встречи с общественностью и с братом всегда старался приводить себя в порядок: приводил бороду в человеческий вид, иногда позволял Тане замазывать синяки какими-то чудо-мазями. Пару раз дрался в барах, да не просто дрался, а так — до поломанных ребер. Драться он научился еще во время первого путешествия, когда понял, что размахивать деньгами бесполезно, когда тебе хотят отбить все почки. Но он не хотел разочаровывать брата и других людей. Ему очень хотелось, чтобы они все видели сильного, а главное — старого-доброго Арчибальда Картмана. Некогда романтичного наследника одного из самых внушительный состояний в их краях.
Тридцатый день рождения он встретил со странными чувствами: одновременно радостными и подавленными. Арчибальд издал свои путевые заметки, изложенные в духе приключенческого романа; написал скромный труд со своим другом — профессором из Кэмбриджа, который до этого был его научным руководителем; начал защищать права автоматонов, потому что неожиданно для себя понял, что их положение в обществе абсолютно ужасное. Нельзя же так, решил в один момент он! Все, даже если они сделаны из металла, должны иметь право на свободу в мыслях и действиях, какую имеют все живые люди. Больше того, однажды он хотел продолжиь свою жизнь в таком виде.
А до тех пор он просто отчаянно старается сделать мир лучше.
Как, наверное, и все люди, которым пришлось вынужденно повзрослеть позже обычного и превратиться из витающих в облаках мечтателей в реалистов, Арчибальд сложен по части характера. Арчибальд спокоен, учтив, умеет пошутить, рассмешив как минимум половину компании, если сам того захочет. Он дружелюбен и порой наивен, хотя последняя характеристика с годами угасает все быстрее и быстрее.
Если придётся выбирать между «люблю слушать» и «люблю говорить», Картман смело отдаст 50% в пользу первого, а оставшиеся 50 — в пользу другого. Он любит говорить: может рассказывать многочисленные истории о своей жизни сасами, но вместе с тем с интересом слушает других. Его страсть — это споры. Но спорит он не ради победы, а чтобы пройти тернистыц и интересный путь, остаивая то или иное мнение.
Он умен, смышлен и категорически предприимчив, но при этом его не сковали наручники знакомого многим аристократам снобизма: Арчи никогда не делил и не делит людей на достойных и недостойных и каждому старается помочь, если есть возможность.
С годами он немного заматерел, а с частыми переживаниями и принятием алкогольных напитков стал несколько нервным. Злость Картман время от времени (совсем редко) вымещает на бедных Нортона и Тати, которые все равно почему-то любят его. Иногда, тоже редко, Картман может грубо ответить или повысить голос, после чего каждый раз извиняется.
Повидав за свою жизнь разных людей, он научился видеть плохое в них или хорошее, хотя если любит человека — не увидит ни рогов на его голове, ни трезубца в руке. За время путешествий научился ставить людей на место, выработал слегка повелительный тон, который время от времени использовал — когда люди отказывались его слышать.
Очень часто Арчи поет, но только когда находится в одиночестве — чтобы немного разгрузить собственное сознание, словно если слова выйдут изо рта, то в голове действительно освободится пространство.
Он совершенно стойкий: не оловянный солдатик, но что-то вроде того. Весь день просидеть за важными бумагами, пока тело слегка колотит от сорокоградусной температуры? Без проблем. Отправиться на стройку приюта, которую полностью финансирует, чтобы помочь строителям, невзирая при этом на сломанное ребро? Тоже без проблем. И главное — почти никогда не жалуется, только иногда обнимает подушку и воет Тати или Нортону о том, как все болит.
Его топливом являются энтузиазм и желание сделать мир лучше. Этого всегда достаточно, даже если объективно кажется, что он больше ни на что не способен и вообще в шаге от смерти.
Однажды ему сказали, что он безжалостно сжигает себя, и тех, кто захочет стать жертвой этого пламени — единицы на всю планету. Так это или нет, он не знает. Но, в общем-то, готов к тому, что вряд ли кто-то сможет не просто влюбиться, а по-настоящему полюбить такого сложного, странного и не понимающего самого себя человека. Будучи мечтателем в вопросах, касающихся жизни всего общества, он, однако же, редко когда мечтает лично о своём будущем. Правда, есть у него одна странная личная мечта — после смерти стать автоматоном. Но это так, мелочи, причём далёкие, ведь он уверен, что ему уготована долгая и интересная жизнь.
Арчи любит детей, а они любят его — он знает, как с ними общаться, как играть, что говорить, а о чем молчать. С безумной нежностью любит своего брата; любит и друзей — для их защиты готов пойти действительно на многое. Он оберегает брата, причём порой — от собственных проблем. Как когда-то родители хотели, чтобы Арчи жил в идеальном мире, так и он сам теперь хотел, чтобы у брата не было лишних переживаний.
Будучи в юности похожим на принца, к тридцати годам Арчи обзавелся густой щетиной, которая в зависимости от его мировосприятия превращается то в аккуратную бородку, то в безобразный, как говорит со смехом Тати, куст. Он набрал немного мышечной массы, перестав быть похожим на жука-палочника. Тело его покрыто разными шрамами, полученными то в путешествиях (глубоко порезать ногу об острый край камня? ха, без проблем), то в странных и зачастую бессмысленных драках. Но видеть их никому не приходится, а значит, Арчибальду нет нужды вдаваться в историю каждого из них.
Время от времени у него случается нервный тик, который он скрывает прекрасными и горячо любимыми очками с темными стеклами — подарок на день рождения от Тати. Можно сказать, что за последние три года они стали его визитной карточкой.
Деймон — ньюфаундленд Эйвери. Несмотря на крупные и даже жутковатые для собаки размеры, деймон крайне добр, а ещё поразительно подвижен и активен, чем напоминает хозяина. Какое-то время девизом Эйвери было «пацифизм во всем» (и этот девиз активно про двигался, даже когда Арчи хотел сломать в институте Чарльзу Ланкастеру, который нагло украл его работу), но вместе с взрослением Арчибальда воззрения деймона тоже менялись, из-за чего с годами начал проявляться легкий цинизм. Не возведенный в энную степень, а легкий, но для Арчибальда все равно заметный.
Эйвери отличается блистательным умом и, в отличие от хозяина, не считает нужным это мнение замалчивать. Эйвери высказываться по любому поводу и в любой ситуации, делает это практически бескомпромиссно. Больше этого Эйвери любит спорить о правильности своего мнения до победного конца. Зачастую, впрочем, действительно является голосом разума.
В вопросах, касающихся важных дел, Эйвери любит полениться и включает режим «дьяволенка», призывая Картмана вместо запланированных дел заняться чем-то еще. Например, полежать и почитать. Или помечтать о чем угодно. Впрочем, когда Арчи не соглашается, Эйвери сдаётся достаточно быстро, а потом долго ворчит, сетуя на то, что человек совсем не умеет отдыхать и жалеть себя.
Арчибальд толерантен практически ко всему, особенно если дело касается человеческой жизни.
Автоматонов он почитает и находит их во многом новой ступенью эволюции: они, считает он, во многом лучше, чем простые люди, чья плоть и кровь предательски ненадежна. Именно поэтому в последний год он активно отстаивает их права и совершенно уверен в том, что его дело правое. Вообще, в вопросах активизма его спокойствие уходит на второй план, выдвигая на первый план неплохого оратора, который от чистого сеодца выступает за равенство.
От конкретно политических событий он далек настолько же, насколько далек Северный полюс от Южного, и все же он свято уверен в том, что любые ограничения человеческой деятельности ведут к деградации общества, а потому осуждает любые поползновения на свободу людей, которые даже не думают делать что-то плохое.
Явление под названием «церковь» он, как правило, игнорирует и старается туда лишний раз не соваться, хотя с готовностью помогает приходам, которых, на его взгляд, действительно заботит судьба обездоленных и беспомощных.
Связь: по запросу могу выдать как телеграм, так и ролевую страницу вк.
Честное слово, Рейнард не думал браниться, но стоило ему споткнуться раз, стоило споткнуться два, стоило чуть не впечататься мордой в ковер, и он уже, под слегка глумливый смешок Мирры, бранился как заправский пират. Конечно, всего лишь себе под нос.
Первая мысль — генератор решил устроить вторую часть марлезонского балета. Это было очень даже возможно, вряд ли попытки самостоятельно починить его могли закончиться хорошо. Кое-как Рейнард добрался от генератора — тот по-прежнему не подавал признаков жизни. Пал смертью храбрых и воскресать не думал.
— Что за чертовщина? — в очередной раз шумно втянув воздух через нос, спросил он.
— Это большой дом, мало ли что горит, — мудро заметила Мирра, призывая поторопиться.
Извинившись с десяток раз перед гостями, Рейнард кое-как обследовал дом, по крайней мере те его части, до которых смог добраться, и в отчаянии вернулся обратно в зал. Света по-прежнему не было, запах по-прежнему не думал уходить. Но он будто был заморожен: не становился сильнее, не ослабевал — просто был и все. Рейнард здраво рассудил, что если бы что-то горело, то за время, потраченное на поиски источника, наверняка бы успел разразиться настоящий пожар. Что за чертовщина?!
Словно услышав его мысли, в дверном проеме появилась миссис Куэйл, напоминающая жуткую кладбищенскую статую. Она приподняла канделябр с горящими свечами, и огонь осветил ее морщинистое лицо, сделав его еще более жутким, чем было раньше. Она приподняла голову и спокойно произнесла:
— Это все они. Вы их разгневали.
В следующее мгновение свет включился. Разом во всех помещениях, заставив Формана от неожиданности чуть не подпрыгнуть на месте. Запах гари тоже исчез. Уж сколько он повидал за свои без года сорок лет, но даже это было несколько... Необычно. Уже в следующую секунду он понял, что это, наверное, часть какого-то местного колорита, в конце концов он сам чего только не устраивал людям, посещающим его сеансы. Может, так было со всеми приезжими? Да и кто эти самые «они», о которых говорила экономка? Вот уж правда, странное место, но так как странные места Форману нравились, он решил, что это даже любопытно.
— Что ж, все за стол! — торжественно произнес он, помогая мисс Клоу встать.
В глубине души, по всей видимости, он все равно был под впечатлением от произошедшего и, наверное, не в самом лучшем смысле, поскольку Мирра, отражение его души, совсем притихла, сидя на его коленях.
— Ивар, я готов поклясться вам, что с генератором были проблемы! Вы все сами видели! — чувствуя себя неловко, он качнул головой и посмотрел на Вивьен, будто хотел найти в ней поддержку.
— Ведь ты отлично разбираешься в генераторах, — шепнула как бы между делом Мирра.
Усмехнувшись, Рейнард отрезал кусок пастушьего пирога и начал его жевать, отметив мысленно, что он удался. За окном тем временем погода окончательно испортилась. Из окна открывался вид на поле, а если вернее — открывался бы, не будь тумана. Но каждый раз, когда в небе сверкала молния, в тумане угадывались очертания ваншипа мисс Клоу.
Чувствуя большую вину за произошедшее, Рейнард обдумывал дальнейшие действия.
— Может, если у вас нет планов на ближайшее время, то я предложу остаться? — с улыбкой спросил он, смотря на гостей. — Не думаю, что погода сейчас летная, хотя я и не летчик...
— Верно, — протянула Мирра.
— … А если с генератором действительно проблемы, то он обязательно выкинет что-то еще раз. И мы можем устроить сеанс, у меня как раз был план: провести его сегодня!
— Молодец, будто люди раньше не считали тебя дураком, — фыркнул Мангуст.
Форман мысленно согласился, но вида, конечно же, не подал.
Отредактировано Archibald Cartman (2020-10-30 16:17:22)
