Helena Cabrera | Esther Verela y Acosta
Элена Кабрера | Эстер Верела-и-Акоста

За книгами в Гаване надо идти на Плаза де Армас. Эстер и донья Элена отправляются туда каждое воскресенье, сразу после мессы. Эстер хочется заглянуть в просторный книжный магазин на углу, где за стеклянными витринами красуются узорными вензелями яркие суконные обложки, или забежать в лавку старика Пепе и, положившись на удачу, вслепую вытащить случайную книгу из пыльной кипы около конторки, а можно — просто бродить среди рядов уличных торговцев и искать между истрепанных молитвенников и поэтических сборников то, на что не жалко потратить свои карманные три сентаво. Но донья Элена берет внучку за руку и ни на кого не глядя пересекает площадь с решительностью флагманского корабля. И они идут дальше, на Сан Педро, где вот-вот отойдет от пристани паром. Дурная жара стоит в Гаване в середине дня, липкий тропический ветер едва колышет тяжелые ветки бугенвиллий на набережной, а вода в бухте — горячая, как молоко. Мало кто готов покинуть спасительную прохладу в эти ленивые воскресные дни, и паром обычно наполовину пуст — только они вдвоем, паромщик, да пара-тройка сеньор и сеньорит, сыновья и женихи которых служат в гарнизоне крепости Сан-Карлос-де-ла-Кабанья. Их высаживают на противоположном берегу залива, у самых стен ла Кабанья, и они идут, шелестя воскресными юбками, сквозь раскаленный камень и песок, мимо высокой насыпи, под выступающими над головами дулами пушек, пока не ныряют в долгожданную тень арки крепостных ворот. У сеньор и сеньорит проверяют разрешения, донью Элену и Эстер пропускают не глядя, а если рьяный новобранец делает попытку преградить дорогу пожилой сеньоре, которая идет мимо постовых как к себе домой, всегда найдется кто-то, чтобы его одернуть. Они поднимаются на укрепления южной стены, по узкой винтовой лестнице взбираются на верхнюю площадку центральной башни, так что выше уже ничего нет, только флаг метрополии полощется на ветру. "Смотри, иха, — говорит донья Элена, указывая тонкой старческой рукой между зубцов крепостной стены, — смотри, это — твое наследство."
Эстер всматривается в горизонт до рези в глазах.
Донья Элена видит вещи, которых не видит никто другой. Не как мама Имельда, бруха, которую звали, когда маленького Рафаэля две недели не отпускала лихорадка, и врачи не могли ничего поделать. Мама Имельда видела нити, которые тянулись от Рафаэля в болота Сапата, она могла выкатать их яйцом и перерезать заговоренным ножом. А то, что видит донья Элена, существует только в ее голове. Эстер знает, что видит донья Элена — плантации сахарного тростника, которые начинаются в полутора лигах от ла Кабанья и тянутся, иногда прерываясь, почти до самого Рио Бланко. Все, что видит Эстер — это пересушенную, не пригодную для посева почву, сухие потрескавшиеся поля, с которых в Великий Пост разносит терракотовую пыль по всей Гаване. Эстер молчит и терпеливо ждет, пока донья Элена водит хозяйским взглядом по ей одной видимым зеленым холмам. Иногда с ними приходят Рафа или Алехандро. Рафаэлю скучно, он ноет и спрашивает, когда можно будет пойти домой, Алехандро ехидничает, пытается подловить донью Элену, заставить ее признать, что за стенами крепости нет ничего, кроме мертвой земли. Донье Элене все равно, ей главное, чтобы Эстер стояла рядом и слушала рассказы о том, как еще ее прапрадед заложил эти плантации. Донья Элена знает, на ком держится этот мир, кто собирает воедино семью, ведет записи в домовых книгах, лечит детей и ухаживает за стариками — и это не мужчины. По крайней мере, не мужчины Верела.
На обратном пути они все-таки останавливаются на Плаза де Армас. Уличные торговцы только вернулись с дневной сиесты, но уже собирают свои прилавки, на Гавану медленно опускаются сумерки. Эстер успевает отыскать себе книгу по вкусу у них или у старика Пепе, донья Элена иногда платит, а чаще — берет в кредит. Удивительно, но ей все еще продолжают открывать кредиты. Они возвращаются домой, Эстер прижимает к груди книгу, донья Элена кладет руку ей на голову: — "Когда ты вырастешь, ты восстановишь дела дома Верела, да, керида?" Эстер послушно кивает.
Но этого никогда не случится. Эта история — не о том, как девочка спасла дело своей семьи.

В 1730х, устав от тяжелого корсарского труда, Хавьер Верела-и-Монтойя закладывает плантации сахарного тростника к югу от Гаваны. Богатая почва, карибское солнце и африканские рабы делают свое дело, плантации процветают, с каждым десятилетием семейное состояние приумножается.  Ничто не предвещает.
В 1792м Северная Америка взлетает на воздух, по соседству с Кубой поселяется беснующийся ураган, сезонные ветра выдирают с корнями пальмы, тропическую жару сменяют ледяные штормовые грозы. Первыми погибают рабы, скоро за ними отправляется сахарный тростник. Семья быстро приспосабливается, ставят воздушные молы от ураганов, сажают не такой капризный тростник, нанимают ни разу не капризных беженцев из Южной Америки. Этим Верела выигрывают себе еще лет сорок. Но процесс уже запущен, и пока плантаторы спасают посевы, от бесконечных скачков температуры медленно умирает кубинская земля. Непрерывно то раскаляясь, то замерзая, мягкий краснозем превращается в стеклянную пустыню, трескается и расползается по швам. Здесь бы самое время попрощаться с Вест-Индией, но главный жизненный принцип Верела, еще со времен прадеда-корсара, — это вцепиться в свое, и до последнего ни пяди не сдавать.
К середине девятнадцатого века однажды богатая земля окончательно утекает сквозь пальцы. От плантаций остается иссушенное промороженное плато, от состояния Верела — воспоминания о днях былой роскоши. В семейном особняке течет крыша и рассохлась терраса, в трещинах стен спят ящерицы, а во время штормов ветер надрывно свистит между обтертых балясин просторных пустых коридоров.
В семье трое детей — Алехандро, Эстер и Рафаэль. У Эстер и Рафаэля два года разницы, не похожие характерами, они близки и дружны. Алехандро, с высоты своего почти десятилетнего отрыва, насмешлив и беззлобно-покровительствен. Мать много болеет и редко покидает свои комнаты, отец часто отсутствует, занятый невнятными попытками устроить дела. Больше всего времени дети проводят с матерью отца, доньей Эленой, и на каждого она оказывает влияние по-своему. Алехандро от нее получает гордую посадку головы и обостренное понимание семейной чести, Рафаэль — беглость пальцев и любовь к жизни во всех ее проявлениях, Эстер — пропахшую влагой библиотеку, тысячи книг с волнистыми, напитавшимися частыми ливнями страницами, и понимание того, кто тут за всех отвечает.
Когда приходит Десятилетняя война, никто еще не зовет ее десятилетней, они думают, что выйдет просто переждать. Все, что делает семья последнее столетие — это пережидает. Но грохот канонады слышен с каждым месяцем все ближе, по Гаване ширятся невнятные слухи, густой тропический воздух зыбок, он пахнет грозой и порохом. Донья Элена принимает решение отправить детей в Конфедерацию пожить недолго у друзей семьи. Спустя двадцать лет Эстер все еще будет задаваться вопросом, откуда у доньи Элены могли быть такие друзья.
Первые месяцы на островах все время хочется спать, от разряженного воздуха кружится голова и путаются мысли. Потом они привыкают к воздуху, к реву ваншипов, к сеньору и сеньоре Тейлер. Дети шлифуют английский, перебирают акцент, идут в школу и заводят друзей. Перед сном Эстер молится Деве Марии Гваделупской, она надеется, что раз острова ближе к небу, то здесь ее услышат. Ее не слышат. Где-то там, внизу, в пороховых клубах растворяются родители, об этом сообщает сдержанное письмо, написанное твердой рукой доньи Элены. Это их самое мягкое сообщение о смерти. О самой донье Элене им расскажет намного менее выверенное письмо. О смерти старшего брата годы спустя они узнают из заметки в газете, между рецензией на оперетту и гороскопом огородников-любителей на июль. В последний раз живым Эстер видит Алехандро за ужином в 74м, он много и весело шутит, он говорит по-испански и на один вечер кажется, что они снова дома, что все в порядке. А ночью он сбегает не попрощавшись, и шлет им письма про семейную честь и про свободную Кубу, про лагерь повстанцев, про то, что в Гаване опять весна. Эстер и Рафа остаются вдвоем.
Они не сразу понимают, что их только двое, вначале у них все еще есть мистер и миссис Тейлер. Приемная семья приветлива, они хорошо относятся к детям и с теплотой вспоминают о донье Элене, у них много друзей и все их любят. Что с ними что-то не так, бросается в глаза не сразу. Многим не бросается вообще. Рафа до последнего сомневается, не преувеличивают ли они значение происходящего, но Рафа — безбожник, они всегда сомневаются. У Эстер в изголовье стоит статуэтка Девы Марии, Эстер знает, что некоторые вещи грешны, и это не обсуждается. Магия — грешна. Такая магия — особенно. Эстер до сих пор иногда просыпается с неизвестными, злыми строчками на неизвестном языке. Они горчат на зубах, они вышиты на изнанке век, они плавают под ее кожей, пытаясь зацепиться и прорасти, выпуская в мир зло, нужное мистеру и миссис Тейлер и всем их друзьям. Рафа думает, что они сбежали просто так. А они сбежали от этих строчек, и увезли вещь, без которой воплотить их в жизнь с кем-то другим не получится.
Испания далеко, мистер и миссис Тейлер не найдут их здесь. Но, наверно, Деве Марии Гваделупской тоже трудно их найти и все стремительно летит к чертям. За пять лет они меняют сухой и чопорный Мадрид на теплую апельсиновую Валенсию, а ту — на яркую, в пене юбок Севилью, на просоленную Ла-Корунью, на тихую Сарагосу — и нигде не могут найти покоя. Рафа играет на вечеринках, он всегда находил отдушину, перебирая струны гитары, но сейчас из нужды, по заказу делает это через силу и Эстер видит, что ничего не приносит ему счастья. Она сама устраивается то компаньонкой, то гувернанткой, но это всегда плохо заканчивается. Не так, как в самый последний раз, в доме Эстефан, но тоже нехорошо — мелкими дрязгами, несправедливыми обвинениями, непониманием и обидами. Как будто ее ангел-хранитель на небесах почему-то отвернулся, и не присматривает больше за Эстер. В глубине души она знает, почему.
С каждым годом, с каждым новым местом становится чуть хуже, пока вдруг не сходится все разом — неприятная компания, с которой связался Рафа, известие о смерти Алехандро, та самая история в доме Эстефан. Жить дальше, как будто ничего не произошло, не хватает дыхания. Хочется сорвать в крике горло и разнести все, хочется, чтоб ничего не было, хочется, чтоб все было по-другому, заново и хорошо. Возможно, это именно тот момент, когда пора ей брать все в свои руки, думает Эстер, и сжимает зубы, и молится Деве Марии, и делает то, чего сама от себя не ожидает. Полузабытые уже слова больше не срываются с губ во сне, а капают вниз, как яд, давно скопившийся под языком. Эстер проводит чужую силу, как и должна была, но приносит в мир не зло, а деньги. Она и так будет вечно расплачиваться за все на том свете, не так уж и страшно загубить свою душу еще чуть-чуть.
Беда только в том, что брать все в свои руки решает не она одна. Деньги вдруг исчезают, и Рафа говорит - скоро мы будем богаты. Говорит - отличный план, роскошная схема. Говорит — я все продумал, нам больше никогда не придется работать. Эстер впервые высказывает брату все, что думает о нем и его схемах, она требует вернуть деньги любой ценой, она бушует так, что становится понятно, почему тропическим ураганам дают женские имена.
Это "любой ценой" потом долго возвращается ей в кошмарах, потому что Рафа приносит назад что взял, а она слишком зла и даже не интересуется деталями. А когда она в следующий раз видит Рафу, все вокруг пропитано кровью и он умирает и, испуганный этим, выглядит вдруг совсем еще ребенком. Он умирает, и сделать ничего нельзя. Но только на самом деле можно, и Эстер находит врача, чтобы растянул умирание, а потом мага, чтобы подхватил жизнь, а потом мастера, чтобы посадил ее в автоматона. Это кажется концом, безумием. Но настоящее безумие начинается, когда маг, вытирая руки, спрашивает мельком: "А вы же чувствуете, что вас ищут?"
Он может врать, но сейчас не то время, чтобы рисковать. Почти все деньги, которое принесло ей то самое колдовство, из-за которого их теперь ищут, ушли, чтобы Рафа не умер до конца. Остатка хватает заплатить магу сверху и оборвать нити чужой магии, которые якобы протянулись от нее к тем, кто их создал, указывая путь. А потом они снова бегут.
В Лондон, потому что там никто не будет их искать. В Лондон - потому что там спокойно.
Там они становятся Эленой и Мануэлем Кабрера. Она выбирает имя по наитию, как будто время можно повернуть вспять, как будто если в семье снова будет за главную донья Элена, все волшебным образом станет хорошо. Но пока все совсем не хорошо. Они останавливаются в каком-то дешевом пансионе, серый город затянут дождем, от перспективы снова работать в чужой семье, пока то, что осталось от ее собственной сидит, уткнувшись пустым взглядом в стену, хочется кричать. Она знает, что ей делать.
В газетах пишут, что с тех пор, как на Кубе закончилась война, она стал популярна у туристов, что на остров полюбили ездить богатые бездельники смотреть на бурю, что инженерные компании дерутся за право построить там современный транспортный хаб. Идея ездить смотреть на ураган кажется Элене совершенно безумной, но думает она не про это, а про бывшие плантации, которые лежат на берегу бухты, напротив самого сердца Гаваны. И которые по всем законам принадлежат теперь ей, последней живой Верела.
Она возвращается на Кубу тайно, под чужим именем. Не чтобы увидеть могилы семьи, или отстроить дом, а чтобы за закрытыми дверями провести сделку и навсегда сбежать. Им не нужна вся земля, но и за тот лоскут возле старой Ла Кабанья, который нужен всем здесь, можно просить очень-очень много. Но она не торгуется, ей достаточно того, что предлагают с самого начала, она спешит закрыть сделку, пока слухи о наследнице Верела не просочились наружу, и поскорее снова исчезнуть. Но слухов в Гаване избежать невозможно, и когда она ставит последнюю подпись и готова сорваться прочь, на ее пороге стоит какой-то проходимец и держит за руку чумазого ребенка. Вот, говорят ей, мать умерла, а девчонка-то — дочь дона Алехандро, вы уж, сеньора, не сомневайтесь. Она внимательно смотрит на хитрую улыбку незнакомца, на протянутую за наградой руку, на крупные черты лица девчушки, в которых нет ничего ни от ее старшего брата, ни от одного другого Верела.
"Комо те йамас, керида? — спрашивает она и опускает руку на жесткие грязные кудри. — Я твоя тетя, донья Элена."
Теперь у нее есть деньги, есть живая племянница и не мертвый брат. После стольких лет в чужих домах они покупают свой собственный. Нинья быстро привыкает к семье и стране, Рафа потихоньку учится жить заново, последней переучивается Элена — в мыслях она все еще зовет его Рафой. Она покупает книжный магазин, вместе с именем это кажется нужным и правильным, что-то из детства, последняя точка над всеми глупостями, которые они натворили. Жизнь совершает полный оборот, возвращаясь к тому, с чего началась, впереди у них чистый лист и в этот раз они все сделают правильно.
А через три года, стоя над открытым ящиком с последней поставкой и вдыхая запах свежей типографской краски, Элена чувствует на себе изучающий взгляд из-за витрины, и немедленно понимает, что их снова нашли, что надо опять бежать, пока еще есть время. Но она больше не может бежать, она устала прятаться, она широко улыбается незнакомцу за стеклом.
Она пробовала замереть, она пробовала бежать, а в этот раз она попробует драться. Теперь ей есть, ради чего.

Самый большой урок, который Элена выучила за эти тридцать лет — что от всего старого и тянущего тебя на дно можно и нужно избавляться чтобы спасти то, что действительно ценно. Это идет вразрез с философией ее семьи, но Элена договорилась с собой не чувствовать за это вины.
Элена долго раскачивается, особенно в ситуациях на грани, когда сразу не ясно, как поступить правильно. Элена долго утрясает это с собой, сверяется с воображаемым голосом бабушки в голове, с религиозными догматами, с внутренним компасом. Но когда она решает, как относиться к той или другой ситуации, ее мнение поменять очень сложно.  Она непоколебима, практична и лояльна своим людям, своим убеждениям и своим обещаниям.
Элена знает своих демонов, она даже почти к ним привыкла. Она знает, что прошлое гонится за ней, что ее и так ждет расплата на том свете, но на этом хотелось бы убежать. Но она устала бежать, устала все время разбираться с одними и теми же бедами, устала бежать по кругу. Иногда она вспоминает, что сама во всем виновата, ее внутренняя католичка поднимает голову и она какое-то время мазохистски упивается своими страданиями, она склонна к саморазрушению — прощение через боль и преодоление, старые добрые вериги, кто больше страдает — тот лучший христианин. Но чем дальше, тем меньше она верит в это, а больше — в сделать наконец уже что-то, вырваться из чертового порочного круга и навсегда закрыть эту главу.

Элена знает, что не выглядит как английская роза, и попытки вписаться только больше это подчеркнут. И она их не предпринимает. У нее смуглая кожа, карие глаза и жесткие темные волосы, движения быстрые и порывистые, и она очень плохо скрывает эмоции.
Предпочитает темные платья и редко носит украшения. Говорит негромко, но оглушительно смеется. По-английски говорит чисто, с легким акцентом конфедерации, от испанского в произношении нет ничего, кроме первой немой аче, которую она неизменно глотает в своем имени.

Кубинская циклура Сальвадор. Сорок сантиметров спокойствия и житейской мудрости. Никогда не паникует, не суетится, не любит привлекать к себе внимания. Притворяется то камнем на альпийской горке, то декоративной статуэткой, то частью пейзажа. Делает это так мастерски, что Элена время от времени трогает его за теплый шершавый бок, чтобы убедиться — дышит он там вообще или как.
Оптимист и идеалист, верит в людей, в светлое будущее и гуманистические идеалы. Часто успокаивает и утешает Элену, дает недурные советы и призывает не унывать. Бытовой философ из серии "Просто погрей нос на солнышке, послушай пение птиц, жизнь наладится". Тем не менее, когда по-настоящему пахнет керосином, именно Сальва первым меняет пластинку с "Радоваться солнышку" на "Вообще-то, мы дракон. Мы — пламя, мы — смерть, пошли их всех размажем".

Долго послушно считала автоматонов богопротивной ересью, а теперь смотрит на то, как Рафа в своем новом автоматонном теле заново учится играть на гитаре и думает, что уныние — богопротивно, жестокость — богопротивна, а это — ну, это просто жизнь.

Церковь все еще важная часть ее жизни, но если в юности Элена яро следовала ритуалам и видела в этом путь к спасению, то сейчас она относится к религии не как к инструменту, а как к моральному ориентиру. И то — не во всех ситуациях. В конце концов, догматы написали люди, а Элена поговорит напрямую с Девой Марией, Дева Мария тоже женщина, она все поймет.

Связь: Эмили.