Ezekiel Hunt
Иезекииль Хант
|
возраст и дата рождения: | занятость: | страна проживания: |
Для семейства Хантов все началось с Самуэля Ханта. Самуэль Хант был человеком любвеобильным, и при этом неверным и очень ветреным. Это известный рецепт для катастрофы, и семью Хантов она не миновала.
Старина Самуэль в свое время очень нехорошо поступил с местной ведьмой, и она, не по веку мудро рассудив, что его потомки могут грешить тем же, решила проблему радикально – прокляла всех Хантов на ближайшие пять поколений. Она была ведьмой сильной, но слишком горячей, и потому проклятие было цепким и неистребимым, но задевало не только мужчин, но и женщин семьи, если они оказывались старшими среди сиблингов. Вот с тех самых пор в семье Хантов с магией не задалось.
Старших детей семьи обыкновенно приучали быть сильными, часто водили в церковь и называли всеми библейскими именами, на которые давали согласие местные священники, но талант ведьмы всегда оказывался сильнее. А некоторые из членов семьи – слабее, чем надо. Так случилось и с отцом Иезекииля – Адамом.
Проклятие ведьмы было очень похоже на душевную болезнь или одержимость бесами, и тем пугало больше всего. Оно зависело от настроений, от событий в жизни, может даже от фаз луны – никто и никогда не мог определить точно. Точным было одно – оно изводило свою жертву шепотом, голосами и тенями в углу, заставляло злиться от отчаяния и непонимания. Шум в ушах и бессонница обычно шли неприятным бонусом. К сожалению, Адам не был силен здоровьем с детства, и один из таких приступов его и погубил. Так семья Иезекииля из его матери и младшего брата остались без кормильца. К тому времени они жили на острове Пенсильвания в Конфедерации, но, оставшись без старшего мужчины, были вынуждены переехать, и переехать далеко – в Британскую Империю. Младший брат отца улетел туда раньше, чтобы “сбежать с проклятых островов” (не магия ли их когда-то подняла?!), и теперь предлагал позаботиться о семье несчастных с условием переезда. Мать согласилась.
Иезекииля не слишком беспокоил факт переезда, и Лондон с его публичными школами, отсутствием лесов и удвоенным смогом и паром, и даже сменой давления его не пугал. Его пугало то, что со смертью отца проклятие перешло на него.
Ему было сложно свыкнуться с мыслью, что оно нашло его так рано, ему было сложно привыкнуть к нему в принципе, и он не был уверен, что выдержит. Но он выдержал, и даже сумел дожить до взрослых лет. А также получить профессию, которая кормила и его, и семью.
Профессия нашла его, на удивление, в церкви. На одной из исповедей, за рассказом о том, как он согрешил и в очередном приступе проклятия сломал дверцу невинного шкафа. Матери было жаль шкаф, Иезекиилю было жаль, что его назвали таким именем, мать расплакалась и послала сына отмаливать грехи. Сам Иезекииль, надо отметить, религиозным не вырос – если церковь не помогла его семье за все эти годы, как он мог безоговорочно верить этим людям? Магия же, объяснимо, злила его до бесконечности, а перед лицом общего врага иногда можно было прикинуться друзьями.
Так рассудил Иезекииль, когда священник после исповеди предложил великолепный шанс отомстить всем магам империи: работать на Магистериум. В особенности на некоторых его представителей.
Как объяснили Иезекиилю за закрытой дверью, номинально старой-доброй Инквизиции уже не существовало, последний суд состоялся еще в пятидесятых, но в рядах Магистериума еще остались люди, верные ее идеям, ведь раньше, при ней, все было лучше! Иезекииль при “лучше” не присутствовал и подтвердить слова не мог, и стоило ему произнести это вслух, как шансы получить работу стали меньше. Однако священник продолжал; продолжил он тем, что хоть прежней Инквизиции теперь не было, проблема с магами никуда не исчезла. Маги все еще были, и весьма гадкие при том, и чувствовали себя вольготно, – не семье ли Хантов было знать это лучше всего?!
С этим доводом было сложно спорить, как было очень сложно поспорить с тем количеством денег, что предлагали за то, чтобы топить плохих магов в унитазах. Такие деньги позволяли бы ему жить отдельно, не работать дальше клерком, куда он недавно устроился, при этом помогать семье и, самое приятное, топить магов в унитазах.
И вдруг кто-то из этих магов в счет не-топления помог бы ему снять проклятие раньше, чем оно доведет его или кого-то из будущих родственников до...страшно думать было, до чего.
С того самого памятного разговора со своим первым куратором Иезекииль и практиковал свое нынешнее дело; правда, совсем недавно наступили некоторые перемены – вербовщик Ханта сменил приход, и нынешним куратором Иезекииля стал молодой священник О'Брайен, который со всей страстью своей бессмертной души, которая никогда не станет ужасным автоматоном, курирует Ханта поистине железной рукой.
Вот так Иезекииль страдает от своего проклятия, выслеживает магов, отличившихся особенно неугодными делами, и не теряет надежду найти свое спасение от кого-то среди этого сброда. Потому что ему надоело переезжать.
Рост Иезекииля Ханта – шесть футов пять дюймов, и он до сих пор подозревает, что этот факт был не последним в решении назначить его на должность внештатного инквизитора, которых нет.
Из-за того, что проклятие время от времени не дает ему выспаться, склонен к раздражительности и нетерпению, но при этом на удивление умеет быть терпеливым – приходится, когда долго поджидаешь очередного мага в подворотне. В те счастливые дни, когда он все же высыпается, умеет включить обаяние, рассказать шутку; практикует сарказм.
Иногда – когда нет неугодных магов для битья – для того, чтобы снять накопившуюся злость и раздражительность, ходит боксировать.
Деймон Иезекииля успела сформироваться на взлете по дороге в Британскую Империю, и окончательно осталась пумой (горным львом) по имени Холли. Холли – не сказать, что голос разума и совести Иезекииля, она обыкновенно на его стороне, и старается помогать ему и в быту, и в работе. Возможно, все дело в том, что она так же измучена семейным проклятием, как и сам Иезекииль, и при другом шансе могла бы стать пацифисткой и голосом спокойствия в их паре деймон-человек.
Пумы, как известно, кричат, словно бешеные ведьмы в лесу, и когда в очередном плохом приступе от отчаяния кричит Иезекииль, кричит и она. Именно по этой причине они сменили уже пять квартир.
Ввиду своего рода деятельности делает вид, что придерживается заветов Магистериума, ходит по воскресеньям в церковь (чтобы отчитаться о работе). На самом деле в обоснованных сомнениях. В отличие от своего куратора не испытывает горячей ненависти к автоматонам, но водить с ними дружбу его мысли тоже не посещало.
Связь: все еще ЛС или спросить у Монтгомери.
Заведение “Паровой котелок” и по задумке хозяина, и на практике внешне представляло собой крайне благопристойное заведение. Позиционируя себя как “джентльмен-клуб”, “Котелок” не лгал и действительно был полон джентльменов, которые шли в него как в клуб. В своеобразный клуб по интересам. Клуб практических интересов, если можно было так выразиться.
Внешне здание отличалось некоторой одухотворенностью вида – это легко достигалось тщательным уходом за прилегающей, хоть и небольшой, территорией в лондонском паре и смоге, внутри же все поддерживать было куда сложнее, и все из-за потока посетителей. Они не текли рекой, но их было достаточно для того, чтобы некоторые комнаты и залы требовали перманентного ухода. Не то, чтобы хозяин жаловался – вовсе нет. Люди были его платой за жилье и зарплатой его работникам. И в немалой степени – платой за их производство и рождение, если угодно. Помимо этого автоматоны не доставляли излишне много хлопот (или хозяину так казалось, потому что более мелкими проблемами занимался управляющий?), но иногда на пути процветания и стабильной работы досадно падали чрезвычайные случаи; случаи, которые Монтгомери Уитман должен был решать быстро и с минимальными потерями для всех.
Вечер третьего марта был вечером как раз такого случая. Он нетерпеливо мерил шагами кабинет, пока Абра лениво поглядывала на лестничный пролет, ведущий от входных дверей. Ее собственное отражение беспокойства Монтгомери выражалось в постоянном подергивании длинного хвоста, которое бы непременно вызвало у человека приступ нервозности и/или легкого головокружения, реши кто-то за ней понаблюдать. Заприметив человека с черной гадюкой и с саквояжем, в котором она не узнавала регулярных клиентов (а новые обычно приходили вместе с регулярными), Абра моментально вышла из своего ленивого состояния и заторопилась наверх.
– Добрый вечер! – улыбка, которая встретила мистера Бладсворта, была на удивление томной и приветливой, особенно учитывая, что она принадлежала автоматону. Но Монтгомери знал, за что платил.
Такая улыбка должна была говорить: “Мы счастливы, что вы пришли”, а выражение глаз должно было поддерживать: “Теперь мы не можем представить, что когда-то могли существовать здесь без вас”. Уитман очень надеялся, что гости ощущали именно такой эффект, но, как лицо ответственное и заинтересованное, он уже не мог трезво судить.
Однако мистер Бладсворт не успел ощутить на себе ничего из продолжения, потому как его внимание попытался занять уже совсем другой голос.
– Вы пришли! Так быстро! – Монтгомери Уитман в непривычном для себя (в рабочее время) активном расположении духа легко сбежал вниз по лестнице и быстро оказался у пришедшего человека-с-саквояжем.
Абра, довольная прекрасным исполнением своего поручения, благодушно и неторопливо проследовала вслед за ним. Сегодняшние проблемы Монтгомери не могли затронуть ее слишком сильно, но она очень хотела быть полезной. И это ей удалось.
Одарив пришедшего широкой улыбкой, Уитман протянул ему руку, в то время как автоматон возвестила в ласковом восхищении:
– Это мистер Бладсворт, сэр.
– Мистер Бладсворт! Спасибо, Кэтрин. Мистер Бладсворт, не сочтите за грубость и неуважение к вашим коллегам, но я не ожидал увидеть вас здесь так скоро. Но тем радостнее ваш приход.
Монтгомери обычно не спешил судить о людях по их деймонам, и потому черная змея на шее пришедшего мистера вовсе не была поводом быть с ним экстра-вежливо-осторожным. Поводом была вся причина самого его появления.
– Честно говоря, я никогда не видел, чтобы с ними происходило такое, – продолжил Монтгомери, увлекая мистера Бладсворта вниз, ловко минуя все помещения, где можно было заметить хоть одного гостя. – Применимо к своей сестре я бы предположил, что у нее… понимаете, истерия. Я ничего не исключаю со своими работниками, в них порой больше эмоций, чем в моих соседях по дому, но я не смею спешить с выводами. Но она так кричала, что у меня сердце разрывалось.
За болтовней Монтгомери они оказались у дверей одного из рабочих помещений. Абра, аккуратно следовавшая за людьми, тоже остановилась.
Уитман опустил ладонь на ручку двери и внимательно посмотрел на мистера Бладсворта.
– Сейчас она ни на что не отзывается – осела на пол и с тех пор не произнесла ни звука. Мы перенесли ее сюда, она не сопротивлялась. И да, ее имя – Мелани.
И с этими словами он нажал на ручку двери.
Отредактировано Ezekiel Hunt (2020-07-26 17:30:55)
