Montgomery Whitman
Монтгомери Уитман
|
возраст и дата рождения: | занятость: | страна проживания: |
Монтгомери Уитман оказался одним из тех многих и многих британских детей, которые начали свой путь в Индии. Отец Монтгомери вместе с супругой уехали в колонию уже будучи не только супружеской парой, но уже формирующейся семьей – то есть с маленькой дочерью Джейн. Позже у них появилась еще одна маленькая дочь Элизабет, еще одна маленькая дочь Шарлотта, а затем наконец маленький сын Монтгомери – наследник. А затем, поскольку его родители, очевидно, не знали, когда остановиться, у них появился еще один маленький сын Фицуильям. И в этом не было ничего плохого.
Семья Уитманов вообще была не очень плохой. Или скорее просто не самой плохой. Матушка Монтгомери была женщиной деятельной, и даже при таком количестве детей, рождавшихся практически каждый год, она занимала себя обучением местных детишек (в Дарджилинге) английскому. На совершенно волонтерских началах. Наверное, она таким образом пыталась загладить кармическую (если бы она в нее верила) вину за то, чем занимался ее супруг. Будучи военным и приехав в Индию с британской кавалерией, он в один момент удивительным образом разбогател. И продолжал и продолжал богатеть в течении короткого, но занимательного времени.
А секрет его был в том, что, как человек активный, умеющий заводить знакомства и обладающий большим желанием оставить девочкам приданое и мальчикам – хорошее образование, он нашел путь сделать это всё, пополнив коллекцию пары британских музеев экспонатами из некоторых индийских храмов. Но куда больший капитал ему принесли пополнения частных коллекций. Это было делом неблагородным, да, но зато намерения его были семейными. Да и супруга не возражала – а больше никакого одобрения ему и не надо было. Наверное, местные детишки имели бы что-то сказать по этому поводу, и может даже на выученном английском, но Уитман-старший умел делать свой капитал там, где он не жил. Поэтому репутация семьи в Дарджилинге не портилась долгое время.
Когда Монтгомери было три года, его и старших сестер, согласно традиции, отправили обратно в Англию в приемную семью на домашнее обучение и воспитание. Они учились (и воспитывались) в Лондоне, но когда Монтгомери было шесть, их отправили обратно в Индию – матушка соскучилась по детям и рассудила, что если она может учить чужих детей, то справится и со своими, сама.
Эта часть жизни завершилась, когда деятельность отца на стороне начала становиться заметной; хотя он был очень аккуратен и не позволял себе лишнего (кажется, они не умели остановиться только в детях), такие махинации не могли долго оставаться незамеченными, и потому отец быстро попросил перевода обратно в Англию, “чтобы обеспечить семье жизнь на своей настоящей родине”.
И вот тут начался путь Монтгомери как настоящего британского джентльмена, в своем роде. Потому что деньги семьи позволили ему учиться сперва в Итоне, а затем изучать искусство и литературу в Кембридже. И обе эти школы, без сомнения, были отличными местами для того, чтобы обрастать прекрасными полезными связями. Которые потом очень пригодились Монтгомери в жизни, и совсем не на литературном поприще; ведь английский и литература – это прямой путь к борделям. Это всем известно. Но обо всем по порядку.
Итак, поскольку Монтгомери не пошел по стопам отца и оставил это все младшему брату на откуп, и оказавшись с бумагой из престижного университета, но с малоприменимой в жизни специальностью, он начал думать, что ему делать, “когда он вырастет”. Сидеть без дела ему не хотелось. Уитману хватило ума не растерять связи с однокашниками, и поэтому все, кто переехал в Лондон после обучения, стали теми, с кем Монтгомери проводил свободные вечера.
Он устроился в небольшую газету, время после работы частенько проводил за (умеренной) выпивкой в клубах, куда его приглашали приятели, и все еще пытался найти себя.
Монтгомери очень быстро понял, что ни работа в газете, ни роль чинного супруга милой приличной барышни ему не особенно подходили; каждое – по своим причинам. И чем крепче он в этом убеждался, тем больше его личность как джентльмена переходила в разряд “он не из тех, кто женится”, “советуем бакалейщикам беречь дочерей” и “не пускайте его кататься в коляске со своей дочкой”. К чести Монтгомери, все эти слухи были просто слухами, но пока они были ему удобны, он никого в них не разубеждал. К его не-чести, у Монтгомери действительно были секреты в лицах пары покровительниц, уже не самого молодого возраста, с достатком и точно замужних. Но поскольку он им ничего не обещал, а они бы и не смогли ничего от него принять в виду уже имеющихся матримониальных связей, все оставались в выигрыше. Впрочем, Монтгомери оборвал все связи тогда, когда на его горизонте замаячило Дело.
Дело началось с Эйвери Стэкхауза, и это Дело сперва было его делом. Он вертелся в тех же кругах и клубах, что и Монтгомери, всегда имел при себе деньги и частенько не имел сдержанности по части алкоголя. Все это означало, что чем чернее становился вечер за окном, тем разговорчивее становился Стэкхауз. В один из таких дней Монтгомери узнал, что деньги у Эйвери водились от того, что он владел борделем. Обычным борделем среднего пошиба с человеческими работницами и средней репутацией. Эта новость у некоторых джентльменов вызвала отторжение, у других – практическую заинтересованность “на черный день”. У Монтгомери она вызвала идею.
В 1885 году Стэкхаузу пришлось нелегко: гайки на его деловом рынке начали закручиваться, его жадность и некоторая нерасторопность не дали ему вовремя подсуетиться, и в итоге он стал несчастным обладателем огромного штрафа с тюремным сроком на десерт. И Монтгомери сразу же схватился за открывшуюся, пусть и крайне рискованную, возможность.
Он мгновенно предложил Эйвери выкупить помещение вместе со всем содержимым – эта сумма легко бы покрыла штраф, на что Стэкхауз в порыве отчаяния согласился. Однако этот шаг был только самым началом долгого пути.
Одолжив часть денег у отца, Монтгомери ушёл из газеты, опустошил свои запасы и принялся набирать штат. Заполучив амбарные книги Эйвери, которые достались ему вместе с помещением, Монтгомери нашел бывших работниц и справился об их здоровье; и не зря. Здоровье части из них оставляло желать лучшего, и Монтгомери сделал им заманчивое предложение: жизнь после жизни, работу после...работы.
Монтгомери понимал, что составлять свой штат из автоматонов должно было стать очень дорогим делом, но в его понимании возможность держать работников, которые не заболеют, того стоила. Подергав связи, он нашел исполнителей, подписал несколько первых контрактов, вычистил помещение и сделал из него то, чем бордель Эйвери только мечтал быть. Пока – по крайней мере внешне. Перешагнув самое страшное — наладив денежные связи с полицией, “Паровой котелок” начал свою работу.
С самого начала Монтгомери знал, что его направлениями будут качество, чистота, приличные условия работы и внешняя благопристойность; все, что было за внешним занавесом “клуба для настоящих джентльменов”, оставалось строго конфиденциальным. И вот уже там, в закулисье, клиенты могли рассчитывать на исполнение любых желаний.
Первые полтора года ушли у Монтгомери на то, чтобы разобраться с долгами, начать набирать клиентскую базу (первыми были те самые приятели, которые записали адрес ещё со слов Эйвери) и автоматонов. Из-за своего приличного, но недостаточного для подобного дела возраста Монтгомери не чувствовал уверенность в том, что делал, но никому не давал это увидеть. Но на пути ему, по всей видимости, помогала “предпринимательская” жилка, доставшаяся от отца. Яблочко от яблони и в этот раз упало недалеко.
Стоило Монтгомери расправиться с долгами, деньги начали приходить стабильно и обильно. Из-за собственной неуверенности Монтгомери нанял себе управляющего Роджера Фонтана – человека с крепкой хваткой, холодной головой и железной рукой, докупил комнат и даже начал устраивать околокультурные мероприятия в своём заведении; музыкальные вечера с бесплатной выпивкой, сигарами и хорошей компанией начали пользоваться любовью целевой аудитории.
На 1888 год “Паровой котелок” имеет репутацию дорогого джентльменского клуба, который дорожит конфиденциальностью каждого клиента. Монтгомери все ещё вкладывает деньги в зарплату и на откуп нужным ему людям, в новых автоматонов и в поддержание их жизни и функционала; договаривается с полицией, занимается новыми контрактами он сам, обязательно общается с клиентами и при этом все ещё живет на съемных комнатах.
Узнать, что хозяин в здании, всегда можно по его деймону: Абра, леопард-меланист, она же чёрная пантера и единственное, помимо денег отца, наследие жизни в Индии, имеет обыкновение отдыхать у его кабинета или у лестницы. Несмотря на ее небольшие, как и у настоящих самок пантер, размеры, для помещений Лондона она все еще великовата и ее сложно не заметить.
Со стороны это сложно сказать, но Монтгомери Уитман при другом положении дел мог бы стать одиночкой; если бы он не рос в окружении множества сиблингов и кучи других детей, и не был вынужден строить многочисленные связи в каждом учебном заведении, в котором оказывался. Однако он совершенно точно человек достаточно скрытный – он не ходит по комнатам и не рассказывает всем о своих желаниях, планах, устремлениях и мнениях. Он умеет быть обаятельным, когда хочет, умеет вести себя в обществе и поддержать беседу. Знает и умеет найти подход к людям, которые ему вдруг очень сильно нужны.
При этом ему иногда требуется ментальная перезарядка, и он может удалиться в свой кабинет на час-другой или провести вечер выходного дня дома, отпустив всю прислугу и передав дела в клубе управляющему.
Еще одна часть доходов Монтгомери идет на поддержание его собственного внешнего вида, которым он всячески старается подчеркнуть респектабельность заведения. Он всегда чист и опрятен, одевается модно; и не только на работу. К счастью, английская мода тщательно скрывает заработанные по глубокой молодости в Индии не-джентльменские веснушки на плечах и спине.
В остальном светлокож, голубоглаз и темноволос. И не слишком высок – пять футов одиннадцать дюймов.
Деймон Монтгомери, черная пантера (она же леопард-меланист) Абра – действительно одна из немногих напоминаний о его жизни (и рождении) в Индии. Будь она реальным животным, ее бы определили как “мелкую особь”, но свободнее жить на съемных комнатах в Лондоне ей это не помогает. Длиннохвостая, большелапая, гибкая и ловкая, она иногда жалуется на недостаток мест, где можно было бы разгуляться, но они с Монтгомери оба знают, что она в общем и целом не против просто поваляться на редком солнышке где-нибудь на высоте или просто понаблюдать за людьми и деймонами.
Монтгомери обожает Абру и относится к ней куда бережнее и деликатнее, чем к себе как к части их общего целого, и она отвечает ему взаимностью. Даже если она бурчит в очередном приступе недовольства, то это скорее ради того, чтобы держать Монтгомери в тонусе, а не из искреннего недовольства.
В общем и целом Абра с Монтгомери живут в согласии и мире, но, как и свои реальные собратья и сосестры, Абра может быть крайне хищной натурой; в плохие дни она может изрядно напугать надоедливых людей и их деймонов, или не общаться с Монтгомери часы и часы подряд. Как и ее человеческой стороне, ей иногда нужна перезарядка.
К автоматонам Монтгомери относится со всем уважением и пониманием, и не считает, что они хуже людей – он слишком плотно с ними работает, чтобы думать иначе.
Магистериум с его заветами Монтгомери не трогает, пока никто из его представителей не трогает его.
Связь: ЛС всегда приходят на почту, но в случае необходимой необходимости можно выдать ТГ.
Дейл не мог не признаться, хотя бы самому себе, что не слишком спешил разделаться с рабочими делами в городе. Выражалось это конкретно в том, что он не особенно стремился скорее собрать хотя бы один влог воедино. Да, у него уже были записаны пара минут хождений по улицам, еще три – кусочков местных историй, и копание в местных страшилках – тоже. Но все-таки от него ждали несколько иного контента. Успокаивало Дейла только то, что его соведущие тоже пока не предоставили никакого единого куска материала, но затягивать, тем не менее, не стоило. Нынешний вечер подходил для этого отлично сразу по нескольким причинам; и все они шептали, что если не сегодня, то когда?
Об этом Заброшенном Доме номер 18 по улице Гарай Яноша Дейл слышал уже давно: поговаривали, что когда дом выглядел еще совсем иначе и не разваливался по мелким кусочкам, некая сущность бродила в нем по ночам. С закатом солнца она хлопала входной дверью, тяжелой поступью, медленно и угрожающе поднималась по лестнице на второй этаж и дышала у дверей спален. А после забиралась в шкаф самой большой спальни в доме, где сидела до рассвета. И стоило последней семье переехать, больше дом никому продать не смогли.
Дейла очень смущала некоторая часть истории Нечисти: ему было неясно, зачем сущности необходимо было таскаться по всем жилым комнатам в доме, если в итоге она (и был ли это “он”?) все равно часами сидела в шкафу. И если это происходило каждую ночь – как ей это все не наскучило на вторую же неделю? И что, в таком случае, она делала днем? А точнее, куда уходила утром? В общем, вопросов была уйма, но Дейл не собирался задавать их в своем влоге. Подобные вопросы могли поставить крест на его и его коллег карьерах. Что он собирался сделать – так это прийти в дом вечером, после семи, как раз на закате, и пройтись по рутинному пути Сущности. Кто знает, может, если она так верна своим привычкам, то все еще бродит по заброшенному дому. По крайней мере, именно это он собирался говорить на камеру.
В начале вечера работа пошла на удивление гладко: в автобусе его на этот раз никто не отругал, и сам дом выглядел очень киногенично в это время суток. У входа в дом Дейл всего с третьей (а не с десятой, как это обычно бывает после перерыва) попытки записал интро об истории дома и “пригласил” своих зрителей внутрь, после чего выключил камеру и осторожно открыл входную дверь. По словам местных, слава Дома была настолько сильной, что даже при открытой входной двери и хлипких окнах в нем не ночевали местные менее удачливые в жизни люди всех мастей. И даже подростки предпочитали доказывать свою крутость и бесстрашие в местах с менее сильной историей.
Оказавшись в темноте дома, в окна которого едва пробивался свет местных редких и тусклых фонарей, Дейл сперва прислушался: никого. И только затем достал фонарь с твердым намерением найти наиболее подходящие для съемки места.
